Книги, которые вдохновляют на путешествия

Полки современных книжных магазинов в тематических разделах о путешествиях ломятся от многочисленных путеводителей и околопутеводительских изданий типа «100 мест, которые надо увидеть, прежде чем откинешь ласты».

Клюнув попервоначалу пару раз на подобные «100/1000 мест», я обнаружила в себе стойкое отвращение к подобного рода печатной продукции – назвать сие литературой язык не поворачивается. Да и просто интересной и увлекательной информации, от которой загоришься и кинешься планировать следующий отпуск, там не встретишь. Так, набор банальностей и шаблонов, подходящий для вояжей в духе «За 12 дней — 20 стран и 10 тысяч километров».

С путеводителями – тоже еще те заморочки. Помню нашу первую поездку в Барселону: проутюжив ее в течение четырех дней с путеводителем Кука, мы сочли свою программу в столице Каталонии исполненной. Пока не попал в руки путеводитель серии «NG», когда стало ясно: чуть ли не половина интересностей осталась за бортом.

Но выбор более или менее подробного путеводителя – это, скорее, техническая сторона подготовки к поездке. Как обновление карт навигатора или бронирование отелей. Да и идеи к посещению тех или иных мест часто возникают спонтанно и случайно.

К чему это я все? А к тому, что есть такие книги, которые заражают непреодолимой тягой к путешествиям. У меня таких несколько, буквально настольных: можно открыть на любом месте и начать читать с полстраницы – или кинешься вспоминать о своем опыте, или тут же переключится в голове тумблер «В следующий раз».

Вот такими вдохновляющими книгами хочу поделиться, а также услышать от многочисленных автопутешественников об их читательских предпочтениях.

P.S. Понятно, что каждый из нас пишет лучше всех – это не обсуждается…


Петр Вайль. Гений места
Если кто вдруг читал мои отчеты на этом сайте, тому должно быть известно: эта книга у меня бьет все рекорды по частоте цитирования. Случалось, что подготовка к поездке заключалась всего-навсего в прочтении одной единственной главы из этой книги. Так, например, было с Осло.
В книге Вайля повествование о разных городах ведется через призму личности, причем автор отходит от традиции литературоцентризма: города и страны мы познаем не только через творчество писателей, но и художников, архитекторов, композиторов. В каждой главе – два раздела, две антитезы, два художника. Поиск связей и различий – поиск истины.

«Связь человека с местом его обитания — загадочна, но очевидна. Или
так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci,
гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с
их материальной средой. Для человека нового времени главные точки приложения
и проявления культурных сил — города. Их облик определяется гением места, и
представление об этом — сугубо субъективно».

Итак, чей же «гений места» успел исследовать многоуважаемый Петр Львович?
В его книге – 18 глав, соответственно – 36 городов и 36 личностей в истории мировой культуры:

ЛОС-АНДЖЕЛЕС — Ч.ЧАПЛИН, САН-ФРАНЦИСКО — Д.ЛОНДОН
АФИНЫ — АРИСТОФАН, РИМ — ПЕТРОНИЙ
ДУБЛИН — ДЖОЙС, ЛОНДОН — КОНАН ДОЙЛ
ВИЧЕНЦА — ПАЛЛАДИО, ВЕНЕЦИЯ — КАРПАЧЧО
РУАН — ФЛОБЕР, ПАРИЖ — ДЮМА
ТОЛЕДО — ЭЛЬ ГРЕКО, МАДРИД — ВЕЛАСКЕС
НЮРНБЕРГ — САКС, МЮНХЕН — ВАГНЕР
ВЕРОНА — ШЕКСПИР, СЕВИЛЬЯ — МЕРИМЕ
МЕХИКО — РИВЕРА, БУЭНОС-АЙРЕС — БОРХЕС
ФЛОРЕНЦИЯ — МАКИАВЕЛЛИ, ПАЛЕРМО — ПЬЮЗО
АМСТЕРДАМ — ДЕ ХООХ, ХАРЛЕМ — ХАЛЬС
БАРСЕЛОНА — ГАУДИ, САНТЬЯГО-ДЕ-КОМПОСТЕЛА — БУНЮЭЛЬ
СТАМБУЛ — БАЙРОН, СТАМБУЛ — БРОДСКИЙ
КОПЕНГАГЕН — АНДЕРСЕН, ОСЛО — МУНК
ТОКИО — КОБО АБЭ, КИОТО — МИСИМА
МИЛАН — ВИСКОНТИ, РИМИНИ — ФЕЛЛИНИ
ВЕНА — МАЛЕР, ПРАГА — ГАШЕК
НЬЮ-ОРЛЕАН — Т.УИЛЬЯМС, НЬЮ-ЙОРК — О.ГЕНРИ

Из личных ощущений: читать книгу, не побывав в этих местах, можно и нужно, причем с большим интересом. Но надо побывать в том же Толедо или Виченце, чтобы прочувствовать и понять тонкость наблюдений и масштабность выводов, сделанных автором.
Увы, из 18 глав полноценно я познакомилась с четырьмя, побывав на данный момент в Виченце и Венеции, Толедо и Мадриде, Амстердаме и Харлеме, Вене и Праге. Пять глав из книги пока освоены частично: за плечами – поездки в Мюнхен, Верону, Барселону, Осло, Милан. Вот с Новым Светом – совсем беда, и не думаю, что смогу «освоить» в полном объеме «американские» главы.
Но вот что я должна сделать всенепременно – это положить цветы к его захоронению на кладбище в Венеции. Где у него, надо сказать, очень неплохая компания: Бродский, Дягилев, Стравинский…

Несколько цитат – самых любимых.

Вот, например, глава о Виченце и Венеции: гуляя по этим двум городам, я не могла не дивиться точности и меткости вайлевских сравнений.

«…в Виченце развернулся Андреа Палладио — единственный архитектор в мировой истории, чьим именем назван стиль.
Чтобы не вдаваться в архитектурные подробности, проще всего вызвать в воображении Большой театр или районный Дом культуры — они таковы благодаря Палладио. И если составлять список людей, усилиями которых мир — по крайней мере, мир эллинско-христианской традиции от Калифорнии до Сахалина — выглядит так, как выглядит, а не иначе, Палладио занял бы первое место».

«Пограничный между старым и новым самосознанием пример — история с картиной Веронезе. Церковь заказала ему сюжет Тайной вечери, но отказалась принять: мало того, что один апостол режет баранину, а другой ковыряет вилкой в зубах — живописец разместил на холсте полсотни фигур, включая негритят-прислужников, пьяных немецких солдат, карликов, шутов и собак.
Вышел скандал, и Веронезе вызвали на суд инквизиции. В итоге сошлись на смене названия: «Пир в доме Левия» (сейчас картина в венецианской «Академии», а в тех же скобках подивимся инквизиторской терпимости). Запись допроса сохранилась. «Вы в самом деле считаете, что все эти люди присутствовали на Тайной вечере? — Нет, я полагаю, что там были только Господь наш Иисус Христос и его ученики. — Почему же вы изобразили всех остальных? — На холсте заказанного мне размера оставалось много места, и я подумал, что могу заполнить его по своему усмотрению». Восхитительное достоинство, прямодушная гордость мастера, забытая зависимость от материала — ни слова о духовке и нетленке».

«Слава Богу, Палладио проиграл конкурс на мост Риальто: то, что он предлагал, больше всего напоминает плотину сталинской эпохи»

«Кривизна — знак Венеции. Потому и не пришелся ко двору одержимый симметрией Палладио: заявленная верность природе оборачивается насилием над ней. А здесь даже площадь Сан-Марко — не прямоугольник, а трапеция».

«У Венеции был дар развивать чужие дарования — тут расцветали иммигрантские таланты, подобно тому как становятся Нобелевскими лауреатами англичане и японцы из американских лабораторий, олимпийскими чемпионами — африканцы из американских университетов. Умение все обратить себе на пользу, в зависимости от точки зрения, вызывает восхищение или ненависть. Во всех случаях — зависть, страх, почтение».

Или же «испанская» часть книги:

Если произнести «Испания», перед умственным взором практически непременно встанет одно из двух, впрочем, скорее, и то и другое — Севилья и Толедо. Даже если обладатель умственного взора не был ни там, ни там. То есть: либо фламенко, Инезилья, маха полуобнаженная, коррида и всяческая кумпарсита; либо — аутодафе, гофрированный воротник, Сид, замковые ворота и всяческое идальго. Однако если учесть, что даже в нынешней Испании андалусцев могут вслух назвать «эмигрантами» — не только в снобистской Барселоне, но и на севере, и даже в Кастилии, — то понятно, что «правильная», «образцовая» Испания — это Толедо.

Счастьем было в свой день рождения прокатиться на туристическом поездочке и на смотровой площадке «с окружной дороги из-за реки» убедиться в абсолютной справедливости следующего суждения:

Поразительно, как совпадает нынешний облик города с гравюрами XVI века.
Вид с юга, с окружной дороги из-за реки, — одно из тех зрелищ, которые вызываешь из запасников памяти для успокоения перед сном, обводя гаснущим глазом панораму: слева, с запада, от монастыря Сан-Хуан, к барочной иезуитской церкви и мавританским башням, к мощной готике кафедрала и, наконец, к диснейлендовским шпилям Алькасара.


Или же – снова Италия:
«Если есть город, в который необязательно и лучше не надо приезжать молодым, — это Верона. Здесь все так, как будет, а об этом заранее знать ни к чему.
Верона осыпается на глазах, теряя украшения и макияж, отчего любишь этот город еще истовее, еще истиннее, — это возрастное чувство солидарности».

Парадоксальное, но с течением собственных жизненных лет кажущееся все более справедливым и точным рассуждение об истинной любви:
«В новелле Чапека английский путешественник встречает в Италии священника, который сорок лет назад знавал Джульетту Капулетти и припомнил всю историю, оказавшуюся вовсе не такой, как у Шекспира. Действительно, был какой-то ничтожный забытый скандал с каким-то молодым повесой перед свадьбой Джульетты и графа Париса.
«Сэр Оливер сидел совершенно потерянный.
— Не сердитесь, отче, — сказал он наконец, — но в той английской пьесе все в тысячу раз прекрасней.
Падре Ипполито фыркнул.
— Прекраснее! Не понимаю, что тут прекрасного, когда двое молодых людей расстаются с жизнью… Гораздо прекраснее, что Джульетта вышла замуж и родила восьмерых детей… Великая любовь? Я думаю, это — когда двое умеют всю свою жизнь прожить вместе...»»

Вайль смело сшивает в своих размышлениях разные страны и эпохи – и не только явно прослеживающиеся аналогии, но и совершенно призрачные аллюзии становятся зримыми на страницах его книги. Как, например, связать с Вероной неприкаянного Веничку? О очень просто – через краснокирпичный Кастельвеккьо:
«Полюбовавшись на дряхлое, готовое в любую минуту обрушиться и тем еще более прекрасное каре домов вокруг пьяцца делле Эрбе, сделав ручкой с балкона Джульетты, выпив стакан вальполичеллы у стойки винного бара в доме Ромео, выходишь к набережной Адидже и видишь — Кремль.
Красный кирпич, ласточкины хвосты, монументальность и мощь. «Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел». Жалко Веничку: он в Москве не обнаружил Кремля, а я сподобился найти его в Вероне.
Это и есть Кастельвеккьо — замок с примыкающим мостом Скалигеров. При виде веронского Кремля охватывает даже некоторый трепет: как далеко протянулась рука Москвы. Хотя и знаешь, что все наоборот: Москва повторяла зады Италии. В Вероне это нагляднее всего».

Личность самого Петра Львовича – отнюдь не самый маловажный «ингредиент» в его повествовании. Как не понять, что «голландская» часть для него – особенно близка и «вкусна»?!
«Музей Хальса со значением, что ли, устроен в бывшем старческом доме. Я изучил правила, составленные за сто лет до посещения Голландии Петром: надо быть старше шестидесяти лет и добропорядочного поведения, иметь с собой кровать, три одеяла, по шесть простынь, ночных колпаков, белых и черных рубах, ночной горшок. Тогда — пожизненный ночлег и стол, взамен — обязательство ухаживать за больными товарищами, не шуметь за едой при чтении Библии, приносить в дом не больше кувшина пива зараз.
Старческие дома разбросаны по Харлему, и эта мирная прогулка по тихим местам волнует до сердцебиения. Красная кирпичная кладка, красная черепичная крыша, у каждого палисадник с тюльпанами, комната с кухней, отдельный вход со скамейкой у порога. Четыреста лет назад».

И снова – Испания. Хотя нет, Вайль последовательно разводит испанскую Испанию и Каталонию:

«Документальный факт: когда умер Франко, в барселонских магазинах кончилось шампанское».

Барселона, конечно, это Гауди – кто бы спорил!
«Сталактитами стекают — а не высятся — дома Гауди. Занятно, что единственную премию в жизни он получил за самое обычное из своих зданий — Каса Кальвет: мимо него, во всяком случае, можно пройти не ахнув. С другими не получается: так на Пассейг де Грасиа, напротив Каса Мила, вечно стоит, разинув рот, толпа.
Иначе и не взглянешь на эту семиэтажную жилую скалу, будто изъеденную ветрами и временем, волнами растущую вдоль бульвара и поперечной Карьер де Провенса. Ни одной прямой линии!
Пока рот раскрыт, торопливо ищешь сравнения: этот дом надо срочно куда-то занести, классифицировать, найти клеточку в картине мира, иначе поедет крыша. Крыша Каса Мила — отдельный аттракцион: трубы, вентиляторы, лестничные выходы — все даже не биоморфное, а антропоморфное. Не то средневековые рыцари, не то арабские женщины в чадрах, не то звездные воины из фильмов Лукаса, не то все-таки монахи в капюшонах — что ближе к образу неистово набожного Гауди. Веет триллером».

Абсолютно точно переданная в книге атмосфера норвежской столицы подготовила к краткосрочному, но насыщенному визиту в Осло:

«Купить в Осло бутылку — испытание, не сказать унижение: в редких магазинах «Vinmonopolet» монополька продается до пяти, в субботу до часу, в воскресенье все закрыто; самая дешевая местная «Калинка», ноль семь — 33 доллара, американская смирноффка — все 40. В прежние времена такого террора не было, и Мунк восемь месяцев лечился в Копенгагене от нервного срыва, вызванного алкоголизмом, после чего навсегда завязал. «Я наслаждаюсь алкоголем в самой очищенной форме — наблюдаю, как пьют мои друзья», — говорил в старости Мунк. На соседнем севере это называется — «торчать по мнению»».

В традиционном норвежском отеле над Осло-фьордом, где нам посчастливилось остановиться, мы имели удовольствие убедиться в совершенной истинности слов Вайля о роскошной норвежской рыбе. Я попробовала всего по кусочку от разных сортов, представленных на завтраке, игнорировав при этом селедку, и есть не хотелось до вечера. При норвежских ценах это была колоссальная экономия, хотя пришлось раскошеливаться на бутылочку воды, которая стоила дороже приличной риохи в Испании.

«Норвегия — это лососина. Мне приходилось вдумчиво дегустировать лососевых в разных точках земного шара: в Латвии, в Канаде, на Сахалине, в Шотландии. Норвежский лосось — лучший в мире. И в кулинарных его интерпретациях норвежцы далеко впереди. Для передачи всех оттенков красного — от бледно-розового до кроваво-багрового — нужны старые мастера: не Мунк, но Мантенья. Цвет зависит от сорта, но прежде всего — от способа приготовления. В Норвегии я испробовал шестнадцать: варианты рыбы сырой, соленой, маринованной, копченой, вареной, жареной, паровой, запеченной. Вообще-то здесь это всегда было не роскошью, а средством насыщения. Еще в начале века сезонные рабочие включали в договор пункт, обязывающий нанимателя подавать лососину не чаще двух раз в неделю. Так у Гиляровского волжские бурлаки предпочитают воблу черной икре: «Обрыдла». Международная торговля и туризм изменили положение дел: норвежцы научились ценить свою красную рыбу, за которую иностранцы платили такие цены, и бросили интеллектуальные силы нации на ее оформление. У норвежского шведского стола хочется жить и умереть».

Или же – Вена: знакомство с этим городом и открытие книги Вайля проходили практически параллельно, на примере Вены я научилась безоговорочно верить вкусу писателя и практически буквально воспринимать его казалось бы абстрактные советы:

«В 1683 году турки осаждали Вену и, говорят, принесли с собой кофе, положив начало венским кафе — одной из прелестных городских достопримечательностей. В них, как и во всей столице, — смесь чопорности с домашностью, респектабельности с демократичностью. Можно взять газету на переносном деревянном пюпитре и сидеть хоть целый день с чашкой кофе, но чашку эту подадут на мельхиоровом подносике с неизменной шоколадкой и стаканом воды. Однако глупо не заказать кусок шоколадного захер-торта или яблочный штрудель в горячем ванильном соусе. Австрия во многом — впечатляющий переход от Германии к Италии: смягчаются голоса, утончаются лица, облагораживается кухня».

Как же мило написано! А вот путеводитель из серии Дмитрия Крылова абсолютно бестактен в этом смысле и отправляет пить кофе в итальянскую закусочную. В Вене. Кофе. В закусочную. Итальянскую. Поубивала бы!

Внимание к языку, свойственное настоящему мастеру слова, заставляет автора порассуждать и на тему забавного сходства – фонетического – и при этом не менее парадоксального смыслового различия слов русского и чешского языка. Да что там умничать, сколько наших людей в Чехии веселилось над табличками с надписью «Позор» или ужасались польским «склепам» с краковской колбасой?!

Милая мне здешняя забава — разгадывание ребусов языка, родственного по Кириллу и Мефодию. Почти всегда догадываешься, хотя есть перевертыши, словно сочиненные назло. В Праге русский видит плакаты «Позор!» и покаянно кивает, пока ему, опозоренному и замордованному, не объяснят, что это «Внимание!» Но обман продолжается: «черствые потравины» оборачиваются «свежими продуктами», «вонявка» — «духами». Есть прямые насмешки: «салат из окурков» (огурцов). Есть праславянский детский лепет: летадло, плавидло, возидло — воздушный, водный и наземный транспорт. Сохранился звательный падеж, и весело слышать, как перекликаются продавщицы с ударением на последний слог: «Ленко! Верушко!» Имя моей соседки — мечта либерального экономиста: Маркета Поспишилова.
Есть образцы социально-политической мудрости: «семья» по-чешски — «родина», а «родина» — «власть».

Цитировать можно бесконечно, остановлюсь, оставив для финала короткое высказывание из главы о Малере, касающееся одного из столь поразивших меня этим летом австрийских озер:

«Когда Бруно Вальтер приехал к Малеру на Аттерзее и стал восхищаться пейзажем, тот перебил: «Не трудитесь смотреть — я это все уже отсочинил» — и повел слушать музыку».

Аплодисменты!

Александр Генис. Колобок
Конечно, жизненные и материальные обстоятельства бывают разные. Не всегда можно позволить себе поездку в «дорогую» страну, хотя очень хочется. Да и злополучный курс валют уверенно вносит коррективы в планы на отпуск. В таких случаях на помощь приходит бюджетный туризм: экономить можно на ночевках в кемпингах, игнорировании платных трасс и парковок, а также на еде. С первыми двумя пунктами я бы смирилась. Но если бы мне пришлось ехать среди неописуемых красот с запасом макарошек и банками тушенки в багажнике – я бы себя чувствовала очень несчастной.

«Большую часть своей истории человек был кочевником. Но и сейчас, когда мы остепенились достаточно, чтобы осесть на месте, нас часто охватывает атавистическая страсть к передвижению. Обычно ее удовлетворяют туризмом.
В это понятие каждый вкладывает сколько может, хочет и сколько получится. Один объезжает мир за 80 дней, другой 8 дней путешествует, не вставая с пляжной лежанки. Но кто, как и куда бы ни ездил, все мы едим в дороге.
Дорожная еда совсем не похожа на домашнюю. Приключения духа и плоти неразделимы, пусть они и начинаются крутым яйцом в станционном буфете. Дома мы едим, потому что хочется, в пути – еще и потому, что интересно. Транзит обостряет вкус. Для любознательного путника аппетит – могучее орудие познания. Рассчитывая на него, я приглашаю читателей в путешествие по кухням разных краев.
От других путевых очерков эти записки будут отличаться тем, что в далекие и близкие страны мы проникнем через их застольные традиции и пристрастия. Мы попробуем подслушать все, что они могут нам выболтать. Ведь только кулинария умеет собрать все особенности национальной культуры за одним – обеденным – столом, чтобы поведать посторонним свою интимную историю.
Надеюсь, что такие путешествия откроют глаза (и рты) на разнообразие мира, позволяя заново оценить его неприметное богатство.
Дело в том, что, входя в страну с парадного подъезда дворцов и музеев, мы узнаем ее такой, какой ей хотелось бы нам показаться. Но служебный ход (через базар и погреб) ведет нас в самое нутро культуры – в ее чрево. Внутреннее – и не важнее, и не честнее внешнего. Важно – что одно нельзя понять без другого.
Я, скажем, по-настоящему полюбил живопись малых голландцев, лишь отведав ту жемчужную селедку матиас, что часто встречается на старых натюрмортах. И только распробовав десяток сортов в специализированном – молочном! – баре, понял, почему на картинах амстердамских музеев коровы так похожи на языческих богинь.
Чужая еда всегда осмысленна – уже потому, что непривычна. Ломая автоматизм восприятия, иностранный обед превращается в парад аттракционов. Появляясь на столе, как на арене, чужеземные блюда представляют не только себя, но и породившую их историю с географией. Кухня каждой страны связывает местную природу с локальной культурой в гордиев узел, который нельзя разрубить, но можно разжевать. Во всяком случае – попробовать.
Честно говоря, я всегда считал, что лучше всего мы способны постичь съедобную часть мира».

В книге Александра Александровича каждая из глав которой построена по принципу: одна страна – один продукт (точнее, блюдо).

Открыв впервые эту книгу, я кинулась считать: сколько стран/блюд мне уже знакомо. И могу ли я согласиться по своим ощущениям с безусловно уважаемым автором. Исследование меню содержания показало, что в результате наших поездок охваченными в аутентичной обстановке оказались итальянская паста, швейцарское фондю, марсельский буйабес.
Глав же в книге не в пример больше, так что португальская, китайская и шотландская кухни нас еще ждут.

Татьяна Толстая. «Нехоженая Греция»
Злоязыкая писательница в очерке предстала совершенно неожиданно.
Несмотря на то, что для меня до сих пор Греция – «терра инкогнита», читаешь Толстую как абсолютного единомышленника.

Судите сами:

«- За что вы любите Грецию?
— Ну уж во всяком случае не за истоптанные туристами места. Я имею в виду не достопримечательности — тут уж ничего не скажешь, Акрополь и правда упоителен, а Дельфы прекрасны до слез, до настоящих слез, когда теснится дыхание, — я имею в виду те стандартные, обычно приморские загоны, куда турбюро сгребают путешественников со всего света и говорят: вот вам море, вот песочек, вот бар с громкой музыкой, будем считать, что это Греция. Если нетребовательного туриста устраивает игра в подкидного на пляже, много-много пива и несвежее море с плавающими полиэтиленовыми пакетами, которые он сам же и бросил с борта корабля, то эти заповедники он найдет безо всяких рекомендаций».

В Татьяне Толстой завсегдатаи автотуризма и поклонники автопутешествий найдут верного союзника:
«И если вы в Греции впервые, и ничего не знаете, и боитесь запутаться, что совершенно естественно, то можно, например, сделать так: пойти в книжный магазин или в обычную туристскую лавку, коих множество, — они тоже торгуют хорошими прекрасно иллюстрированными справочниками, — и там спокойно пролистать эти справочники, выбирая место, куда вам хотелось бы поехать. Книги сейчас есть и на русском языке — довольно уморительном, но внятном. Эти иллюстрированные справочники даже не обязательно покупать: вы составите себе представление о городе или острове, а потом по путеводителю сориентируетесь. Может быть, это совсем близко, и можно поехать на автобусе. А может быть, это на другом конце страны, и лучше взять машину напрокат — что я очень рекомендую. С машиной вы можете за неделю объехать всю страну и увидеть столько, сколько другой в десяти странах не увидит. Все дикие пляжи — ваши, все горные перевалы — ваши, все сосновые леса — ваши, все маленькие монастыри, спрятавшиеся в лесах и на горах, — ваши. В каких-нибудь пяти километрах от города — тишина такая, что в ушах звенит. Впрочем, это звенят цикады — днем и ночью. Но пять километров — это если речь идет о большом городе, а на самом деле иногда и пятисот метров достаточно, особенно если вы забираетесь на гору. Или просто в сторону от шоссе по узкой, петляющей дороге. Никого, только цветы, колючки и ветер, и всегда внизу море сверкает — синее, как в раю. И в море — острова, такие розоватые, как пенка какао. И такое впечатление, что страна пустая, ненаселенная, только птицы, звери, неизвестно чья коза с колокольчиком, и боги, всюду боги, и в ветре, и в скалах, и в сосновых рощах. Иногда это божественное присутствие так сильно, что, кажется, быстро обернешься — и поймаешь краем глаза край мелькнувшей эфирной одежды».

Ну что тут скажешь… Кто бы ожидал от этой суровой гражданочки такого толка в понимании сути автопутешествий? Практически наш коллега и единомышленник, с чем себя и поздравляем!

Питер Мейл. Год в Провансе. Еще один год в Провансе. Путешествие с вилкой и штопором. Энциклопедия Прованса – и еще почти десяток книг о юге Франции

Года два назад список моих настольных авторов пополнился еще одним именем – Питер Мейл. Его бесхитростные книги о Провансе подкупают тем обстоятельством, что автор искренне любит этот регион Франции и готов поделиться своим чувством. Любит настолько, что променял жизнь в Великобритании на Прованс, обойдя множество подводных камней французской бюрократической машины (у них она, оказывается, тоже есть).

В фильме «Окно в Париж» герой Урганта-отца – питерский музыкант, эмигрировавший во Францию, — с пренебрежением характеризует своих новых соотечественников: «О чем они говорят? О еде, о том, что у них в тарелках. А мы о чем говорили на питерских кухнях?!»
Так вот, у Мейла его новые соотечественники, жители Люберона и окрестных окрестностей, говорят о еде, готовят восхитительные блюда, пьют пастис и выращивают вино на склонах принадлежащих им земель. И все это делают они с таким завидным аппетитом и удовольствием, что хочется немедленно присоседиться, хоть на время, хоть чуть-чуть.

Десяток мейловских книг из серии о Провансе заставили меня где-то за месяц до поездки перекраивать уже почти готовый маршрут по Франции. «Под нож» пошли Вердон, приграничные с Италией районы, а также Салон-де-Прованс и Экс-Прованс. И все равно, в лучшем случае у нас была всего-то пара дней. Но – это лучше, чем вовсе ничего. В результате эти последние два дня стали той высокой звенящей нотой, на которой и должны заканчиваться такие поездки.

Мне посчастливилось посмотреть на места, знакомые каждому читателю Мейла: окрестности Горда, Бори, Менерб, Бонньё, Лакост, Кавайон, Иль-де-Сорг, Фонтен-де-Воклюз, места, связанные с книгой и, главным образом, ее экранизацией — фильмом «Хороший год».

Менерб чаще всего упоминается в книгах Питера Мейла: где-то здесь, в окрестностях деревни, этот прикупил себе первый дом во Франции и сделал состояние на книгах о англичанин Любероне и «золотом треугольнике» Прованса. Этот треугольник образуют три небольших населенных пункта: Менерб, Бонньё и Горд, где разворачивается книга и фильм «Хороший год».


У этих населенных пунктов есть что-то общее: они стоят на вершине холмов Люберонского кряжа, самую высокую точку занимают средневековые замки разной степени сохранности и церкви, а улицы спускаются по холму вниз причудливыми лентами.

По дороге из Менерба увидели указатели на Lacoste – именно с новогоднего ужина в ресторане Лакоста начинается книга «Год в Провансе». Кроме того, в этой деревне находился замок маркиза де Сада.


Отличие книги Питера Мейла «Хороший год» и фильма Ридли Скотта «Хороший год» — принципиальное.
В книге неудачливый лондонский клерк Макс Скиннер в период особого жизненного невезения получает письмо, из которого узнает о смерти своего дяди и о наследовании его поместья во Франции. Он отправляется для улаживания формальностей во Францию, но вместо того, чтобы поскорей продать унаследованное шато Сирок, проникается духом Прованса, влюбляется в местную красотку и бросает треклятую работу, чтобы навеки с любимой поселиться в старом доме под сенью платанов.
В фильме акценты – совсем другие. Удачливый и преуспевающий Макс Скиннер (в исполнении Рассела Кроу), циничный и хваткий трейдер, «акула капитализма», получает письмо, из которого узнает … — дальше по тексту предыдущего абзаца. То есть человек делает важнейший выбор, в корне меняет свою жизнь не потому, что предыдущая не удалась, а из-за того, что произошла переоценка нравственных ценностей и жизненных ориентиров.

Мне настолько понравился этот фильм, что мы постарались максимально приблизиться к месту действия (благо, режиссер провел съемки в непосредственной близости от принадлежащего ему поместья в районе «золотого треугольника).
Нам удалось столько всего, о чем я даже не могла мечтать.

Для меня, собственно, одной из главных и достижимых целей было — пообедать в Горде в ресторане, владелицей которого была неподражаемая Фанни Шиналь в исполнении Марион Котийяр.
В поиске данного заведения мы не располагали никакими адресами-паролями, но почему-то сомнений в благополучном результате даже не возникло.
Конечно, я сразу его узнала!
Еще надо было увидеть панораму города, запечатленную в фильме:


Это когда самолет Макса приземляется, а за кадром звучит голос Алези.
Место, с которого можно увидеть эту панораму, ни с чем не перепутаешь: можно остановиться только на одной смотровой площадке. Зато видно сразу весь городок!

Прямо напротив входа в замок – тот самый фонтан, возле которого которого Макс Скиннер ждал Фанни Шиналь с бокалом в руке:


А вот и сам ресторан – действительно уютный. Лучше для романтической истории и не выдумаешь:


Вокруг этого памятника герой нарезал круги:


Что мы немедленно повторили под одобрительные возгласы публики. Только машинка у нас была раза в два больше.
Пока мы носились по всему Люберону, время от времени встречались адреса из «Хорошего года». В эпизоде, когда Макса жалит пчела, на холме наверху безошибочно определяются развалины замка маркиза де Сада в Лакосте. Отсылками к фильму были и узнаваемые провансальские пейзажи вокруг. Я все искала те самые деревья, мимо которых проносился на своем «мини» Макс и орал улюлюкающим велосипедистам: «Лэнс Армстронг!»

В какой-то момент перед нами неожиданно возник указатель на Chateau la Canorgue – именно там снимали шато Ла Сирок. Я с каким-то щенячьим восторгом узнавала здесь каждый уголок.
Вот аккуратные линии лужайки.
Вот здесь трактор разбрызгивал голубого цвета гадость на виноградные лозы.


А вот и сам дом! Его ни с чем не спутаешь:


Владельцы шато извлекают дивиденды из съемок фильма в 2006 году, и кто бы на их месте поступил иначе!
Посетители могут приобрести различные подарочные наборы из вина и диска с записью фильма.

Самое классное, что вино CoinPerdu/«ЛеКуанПердю» («Потерянный уголок») существует на самом деле! Правда, оно не стоит таких баснословных денег, как в фильме, тем приятней его прикупить.
Мы купили в качестве сувенира две бутылки: одну — с вином, ставшим полноценным героем фильма, вторую – с названием шато Canorgue. Сказать, каково оно было на вкус, – не могу, потому как распить его рука не поднимается.
Так и лежит оно в специальном кофре, как память об этом чудесном солнечном дне.
Кстати, насколько я знаю, запредельная популярность Питера Мейла вынудила его раза два или три менять место жительства и шифроваться в очередной люберонской деревне от туристов. Думаю, это не самая большая плата за популярность и орден Почетного легиона!

Владимир Познер. Тур де Франс. Их Италия
Как обычно случается на нашем телевидении, крайне редко встречающиеся по ящику хорошие и интересные передачи показывают в понедельник далеко за полночь. Вот и многосерийный вояж по Франции показывали, выбирая время именно по этому принципу.
Так что с двухголовым трудом «Познер – Ургант» я познакомилась изначально в бумажном виде. Вклад молодого компаньона в создание книги сводится к нулю, так что этот труд – исключительно на совести мудрейшего Владимира Познера.

Еще одно замечание – ни одной передачи с Познером я никогда не смотрела. Все эти ток-«говорилки» как жанр наводят на меня глубокую тоску. Так что на Познера я больше пародий видела, чем его самого слушала. А тут вот – прониклась. Начала с Франции – в рамках подготовительной работы к вояжу на юг Франции в 2014 году. Наделала себе черно-белых копий со страниц атласа автомобильных дорог этого региона и цветным маркером выделяла названия городов и деревень, где хотелось бы побывать. Справедливости ради надо отметить, что Познер, безусловно, был не единственный, кто составил мне компанию в процессе подготовки и планирования путешествия. Но вот благодаря Владимиру Владимировичу на карте будущего маршрута возникли:

Биот с его удивительными стеклянными изделиями


Тулон – город морской французской славы


С итальянской частью все было совсем не так. С «Их Италией» я познакомилась уже после двухнедельного вояжа по северу этой страны, так вот холодная отстраненность, читающаяся в названии книги, как нельзя больше соответствовала моему личному, очень субъективному, но при этом совершенно явственному убеждению: ой, не та эта Италия, за кого себя выдает! И еда-то здесь не та при всей своей «белиссимости», и люди-то себе на уме при своей «бонджорности»…
В общем, «король-то голый!»

Делилась я своими впечатлениями и вживую, и на страницах этого сайта, особо никто мою позицию не спешил разделить. Как вдруг: поддержку своей италофобии я нашла не у кого-нибудь, а у самого Познера!

"Как мне кажется, три фактора оказали решающее влияние на формирование итальянцев.

Первый: то, что они так долго жили порознь. Потому не будет преувеличением сказать, что нет никакой Италии, а есть территория, имеющая форму сапога, и на ней расположились двадцать две страны. Каждая – со своим языком (диалектом), который другим непонятен, каждая не сильно жалует остальных, и жители каждой убеждены, что они превосходят жителей всех других.

Второй: многовековое существование в таких условиях, когда местная власть на самом деле властью-то и не была, а подчинялась тому или другому иностранному завоевателю, привело к значительному нигилизму, к непризнанию власти как реальной составляющей жизни и в связи с этим к исключительной значимости «семьи» (ставлю кавычки, чтобы отличить сугубо родственное значение слова от его расширенного понятия).

Третий: то, за счет чего выжила эта древняя цивилизация (нация), в отличие от множества других, исчезнувших с лица земли. Вдумайтесь в смысл римской пословицы: «Franza o Spagna, purche semagna», что приблизительно переводится так: «Хоть француз, хоть испанец, дали бы только жрать». Итальянцы сохранились как народ только потому, что не стали воевать с куда более сильными противниками (это грозило бы им уничтожением) и приспособились жить в условиях своего рода нескончаемой оккупации. Они выработали те внешние черты, которые в этом случае необходимы (и за которые, замечу, их все любят): приветливость, обходительность, дружелюбие, улыбчивость, услужливость. Именно внешние. А что там внутри?

Попробуем разобраться.
Ничто так не объединяет итальянцев, как футбол. Но только если речь идет о squadra azzurra – о сборной Италии. Во всех прочих ситуациях футбол служит самой яркой, самой убедительной иллюстрацией разделенности Италии: так, как «болеют» за свою местную команду «tifosi», не болеют нигде. Флаги,