Mararía. Capítulos 7 y 14 (Объединённые. В сокращении)

Ранее.

Я стал частенько приходить на этот безлюдный пляж, прячась от назойливого общества. Странно, но здесь в полном одиночестве, я проводил долгие часы, всматриваясь в морской горизонт и слушая крики чаек. Бедняга верблюд нашёл своё последнее пристанище в этих золотистых песках и теперь его белый окаменевший остав служил мне импровизированным диванчиком, на котором я вытягивал тело и наслаждался полётом нисходящего солнца. Так одним вечером нашёл меня здесь наш любезный горбун Марсиаль.
— Отдыхаааете? – наклонив голову почти до земли, замычал он.
— Привет, Марсиаль. Присаживайтесь. – вздохнул я.
— Да уж, присяду.
— Меня искал что ли?
— Нет, сеньор. Я часто сюда прихожу. – растянул беззубый рот в улыбке петудо (пета, горб).
Уселся рядом и стал заниматься пересыпанием песка сквозь пальцы, устремив взор в сторону Фемеса.
— Я очень любил его! – вдруг очнулся старец.
— Кого? – не совсем понимая куда он клонит, спросил я.
— Её оплодотворил Мунуэль Кинтеро.
Я приподнялся, ошарашенный началом.
— В первый же раз, когда поднялся в Фемес! Люди думают, что мальчишка родился от араба. В это верят они, но мне известна правда. Она потом сама мне призналась. Это случилось в ту самую ночь, когда Мануэль и Исидро устроили поножовщину на кладбище. Я следил за ними! Он пырнул Исидро своим ножом, а потом вернулся танцевать в ночлежку. А через час ушёл с Марией к ней домой, даже тётку не побоялся, которую тогда уже все ведьмой считали. Она его испугалась! И всю ночь молилась у дверей, не заходя в хату. Мануэль ушёл на рассвете. Его лодка на Белом Пляже грузилась. С тех пор его мы долго не видели. Он думал, что зарезал насмерть Исидро, но не зарезал, не зарезал…
Калека замолчал ненадолго.
— А когда живот у Марии едва начал надуваться, появился тот араб. – снова сделал многозначительную паузу.
– Родился мальчик.
Голос его стал мягче, словно воспоминания терзали его душу.
— Это было прекрасное дитя! Я любил его больше жизни и он был всем для меня. Я окружал Хесусито заботой, когда его мать оставляла его мне, а это случалось часто. Когда ему исполнилось два годика, он бегал за мной, как собачонка. А я носил его на плечах и играл с ним в лошадку. Он смеялся и был счастлив со мной. Его мать дарила мне благодарные улыбки, когда возвращалась с работы и видела сына здоровым и спокойным. Он обнимал меня на прощанье и я уходил на кладбище, чтобы вздремнуть до рассвета.
— Вы спали на кладбище? – спросил я.
— Да, сеньор, нет места лучше, поверьте мне. Там мой дом и работа. Я, ведь, могильщик.
И продолжил свой рассказ, вздохнув.
— Счастье не может длиться долго. Однажды он заболел и шесть дней имел страшный кашель. Казалось, что грудь его вот-вот лопнет. Его лихорадило так, что он не мог протянуть мне руку. Мария не выходила на работу все эти дни, проводя всё время у его кроватки, не переставая плакать. Она так изменилась в лице, что я боялся смотреть на неё. Той ночью я остался ночевать в хлеву рядом с верблюдом. Этим верблюдом.
Марсиаль положил ладонь на хребет когда-то здравствующего животного.
— Слушал хрипящий кашель и всхлипывания матери. А на утро отправился в Sóo к одной знахарке, чтобы купить у неё трав. Её настойки помогли почти сразу. Через три дня мальчик встал на ноги. Я подхватил его и усадил на плечи! Это было настоящей долгожданной радостью! И почти всю следующую ночь я провёл у окошка их спальни, наблюдая за спокойным и беззаботным сном сына и матери, любуясь полуобнажённым телом Марии. А потом пошёл в хлев и улёгся на этого верблюда, прямо как Вы сейчас.
Горбун рассказывал свою историю так душевно, что я позабыл о его статусе деревенского дурачка.
— Продолжайте, Марсиаль, что же было дальше?
— Вы знакомы с Pedro… Порой он приезжал в Фемес на своём грузовике. Иногда он задерживался в заведении у Исидро, проводя время за игрой в карты и выпивкой. В тот жаркий день он не захотел ехать дальше без хорошей трапезы. Едва остановившись рядом с игральным домом, для Вас он гостевой, конечно, он махнул мне рукой, приглашая меня немного подзаработать. Протянул мне тряпку и предупредил, чтобы я следил за мальчишкой, т.к. машина была горячей. Я порвал лоскут пополам и отдал вторую часть своему малышу. Jesusito оказался хорошим работником. Через час бампер, кабина, кузов грузовика и шины были чисты. Pedro пригласил нас к столу немного подкрепиться. Я пил вино, а мой мальчик уплетал булку с корицей. После еды Педро предложил спуститься на Белый Пляж разгрузить бочки в chiringuito (береговая кафешка) тётушки Тринидад. К тому часу я уже выпил пару стаканчиков и не прочь был бы выпить ещё, поэтому долго уговаривать меня не пришлось. Да… так всё хорошо начиналось. Кто бы мог подумать, что мой нож вечером едва не распорет ему грудь.
Петудо замолчал, прищурился, глядя на солнце. Я с интересом смотрел на этого человека, который сейчас находился где-то далеко в руинах своей прошлой жизни.
— Тринидад всячески обхаживала Педро. Предлагала возить с Белого Пляжа морепродукты по деревням. Я кричал, что согласен помогать, что буду бегать зазывать деревенских баб покупать рыбу. Педро смеялся и пил вино. В тот день была чудовищная жара. Jesusito ползал по берегу, собирая ракушки, и бросал их в воду. Что ещё нужно ребёнку для веселья!? Я разгрузил бочки, забросил в кузов пустые и сел рядом с Педро, в ожидании заслуженного вознаграждения. Мой товарищ заказал мне кувшин вина и жареную рыбу. Муж Тринидад продолжал уговаривать Педро принять их условия, постоянно подливая ему напитки. А мне уже было не до разговоров. Моей свинцовой голове нужна была тень и я брякнулся рядом с крыльцом. Педро тоже встал и пошатываясь побрёл к Есусито, который насобирал на берегу целую кучу раковин, цветных стёклышек, высохших панцирей крабов и мирно играл со своим богатством. Pedro остановился рядом, скинул с себя одежду. Схватил мальчика и они вместе, смеясь и крича, принялись барахтаться в прибрежных волнах, брызгаясь и толкаясь. Затем переместились из гребня на набегающие волны, качаясь на них, не переставая хохотать. Мои веки слипались и я уже было задремал, когда тишину разорвал крик Сальвадора, мужа хозяйки chiringuito. Он бежал к берегу, расстёгивая на ходу рубаху. Тринидад застыла в протяжном визге, вцепившись пальцами в фартук. Её глаза вылезли из орбит от ужаса. Я онемел от страха, не мог ни двигаться, ни дышать… Когда очнулся, то увидел нескольких мужчин, волочивших по песку тело Педро. Остальные стояли по колено в воде, вглядываясь в море, туда, где покачивались три рыбацкие лодки в поисках маленького тельца. Женщины рыдали, зажав рты руками. Сальвадор подошёл к оставшимся на крыльце и сказал, что Педро жив, что проблюётся и будет дальше здравствовать. Затем зажмурился и крикнул: «Чёрт! Какое несчастье, такая беда случилась!» И швырнул в стену подвернувшийся под руку стакан… Я сжал свой нож в ладони и бросился бежать к мужикам, склонившимся над неподвижным Педро. Дальше я не помню ничего, только по рассказам знаю, что меня скрутили, потом связали и бросили в кузов. Грузовик вёл кто-то другой. У последнего поворота на Фемес меня выбросили из машины прямо на ходу… Я мало понимал происходящее, поднялся на ноги и пошёл почти инстинктивно в направлении своего села. Через час я добрался до дома Марии. Она ещё не вернулась с работ, но сильно опоздать не могла. Я представить себе не мог, как сообщить ей такую новость. Никто из деревни не осмелится сказать ей первым. Тут я вспомнил, что однажды её покойная тётка, я сам её хоронил, глубокую яму ей выкопал, чтоб она была поближе к аду, смогла доходчиво объявить людям об очередном утопленнике, не сказав при этом ни слова. Набрал в хлеву у верблюда сухих веток и положил их на детскую кроватку, придав им форму креста. Сам же убежал на склон горы и спрятался в кустах, плача и смотря как venta (постоялый двор) наполняется людьми, они сбивались в группы и обсуждали произошедшую трагедию. Потом, вдруг, все стали разбегаться в разные стороны. В домах погасли свечи. Фемес остался во мгле наступающей ночи, лишь только луна не давала ему провалиться в полную темноту, в которой уже подходила к своему дому Мария. Через мгновение гробовую тишину ночи разорвал оглушительный вопль и в тот же миг к нему присоединились десятки завываний блохастых тупиц. Я уткнулся лицом в землю и тоже завыл, отплёвываясь пеной, шедшей из моего рта.
Старик снова замолчал.
— С тех пор этот её вопль слышали в разных деревнях острова. Говорят, что она освистывала припозднившихся местных мужиков в горах, сбрасывала их со склонов, а потом кусала их и вырывала им глаза. Однажды в нашу деревню пришёл крестьянин из соседнего поселения, Бог его знает зачем, правая рука у него была забинтована, а лицо расцарапано. Он рассказал нам, что ночью на него набросилась бестия в образе женщины и едва не убила его. Откусила палец и столкнула с обрыва. Мы верили ему потому, что сами слышали по ночам леденящие кровь завывания с вершины Atalaya.
Рассказ был окончен, но у меня оставался один вопрос к Марсиалю, который я не решался задать ему, будучи человеком тактичным. Но он как будто бы прочитал мои мысли и снова заговорил.
— Прошёл год. Каждую ночь я проводил в страшных мучениях. Едва закрывал глаза, ко мне приходил Jesusito, протягивал мне свои ручки и что-то шептал.
Однажды я заглянул в нашу церковь. Она была пуста, если не считать сеньору Кармэн, всегда присматривающую за порядком в помещении. Она мыла полы, вытирала пыль, следила за состоянием живых цветов. Я же залюбовался картиной, на которой были изображены резвящиеся ангелочки. Один из них показался мне моим мальчиком. Он, как в моих снах, протягивал мне свои ручонки. Моё сердце бешено заколотилось. Я приставил к стене лестницу, взобрался по ней и вырезал часть полотна с изображением того ангелочка.
Сеньора Кармэн показалась из-за алтаря, закричала проклятия, потом схватила длинную палку, служившую для передвижения занавесей наверху, и со всей дури огрела меня по голове железным набалдашником. Я приземлился спиной на каменный пол, упав с высоты примерно трёх метров. На этом дело не закончилось. Она била меня своей шваброй, награждая гадкими эпитетами. Не знаю, остановил её кто-то или она сама обессилила, но помню лишь, что путь от эрмиты до кладбища я преодолел ползком на брюхе. Тело не слушалось, гудело. Я испытывал страшную боль в спине, из головы сочилась кровь. Четыре следующих дня были проведены в кустах за кладбищенской стеной. Вот так, сеньор! Добро пожаловать в Feméz.
Конец.